Елена росла с глубокой обидой на мать, которая оставила семью, когда девочке было семь лет.
Долгие годы она хранила детскую боль и не отвечала на редкие попытки связи.
Все изменилось после рождения собственной дочери, перевернув ее понимание прошлого.
Расскажи про тот день, когда мама ушла. Что ты больше всего запомнила?
Я запомнила не ее уход, а утро после. Тишину на кухне, отца, который молча пытался пожарить яичницу. Он разбил два яйца мимо сковородки.
Я спросила: «Пап, а мама когда вернется?» Он просто закрыл лицо руками. И эта его беспомощность испугала меня куда больше, чем пустой шкаф в прихожей. С тех пор я решила, что справлюсь со всем сама и никому не буду нужна.
А какие были мысли о матери в подростковые годы? Ты же ее осуждала?
Осуждала, конечно. Для меня она была эгоисткой, предательницей. Я строила в голове идеальный образ, как должно быть, и ее поступок в него не вписывался.
Когда она пыталась позвонить на дни рождения, я бросала трубку. Мне казалось, что своим равнодушием я восстанавливаю справедливость. Я даже фотографии ее перепрятала на дальнюю полку, чтобы реже видеть.
Что изменилось во время твоей беременности? Ты же тогда еще не общалась с ней.
Начало меняться мое тело, мои мысли. Я ловила себя на странных вопросах: а что она чувствовала, когда была беременна мной?
Любила ли она меня тогда, пока я была внутри? Эти мысли были как щель в толстой стене. Я начала искать не оправдания для нее, а просто информацию. Спросила у тети, как все было на самом деле. Оказалось, мама уходила не к другому, а просто сбегала.
От быта, от постоянных ссор, от ощущения, что она задыхается. Это было непохоже на образ злодейки из моего детства.
А что произошло в момент рождения твоей дочери? Это был перелом?
Это был не момент, а первые сутки после. Меня накрыла абсолютная, животная ответственность. И одновременно — паника. Я смотрела на это крошечное существо и думала: «А что, если я не справлюсь? Что, если мне тоже захочется сбежать?»
И тогда впервые ко мне пришло не оправдание, а понимание. Понимание той паники, того страха, который, возможно, испытала она. Я не стала от этого лучше ее относиться, но во мне что-то перещелкнуло.
Ты сама вышла на связь. Как решилась на первый шаг?
Я написала сообщение. Без «привет» и «мама». Просто скинула фото дочки и подписала: «Твоя внучка, Лиза». Сердце колотилось, я боялась и ее ответа, и ее молчания.
Она ответила через три минуты: «Она точь-в-точь как ты в месяц». И прислала старое, пожелтевшее фото. Вот тогда я расплакалась. Потому что увидела, что она хранила эту память все годы. Не оправдывала себя, не требовала прощения — просто хранила.
Как выстраивались ваши новые отношения?
Очень медленно и осторожно, как после долгой болезни. Мы не стали сразу близкими подругами. Сначала были только разговоры о Лике, ее советы по уходу.
Потом постепенно начала проскальзывать ее жизнь, ее сожаления. Я училась видеть в ней не маму, которую мне не хватало, а просто женщину со своей сложной судьбой.
Иногда старые обиды накатывали, но теперь у меня был противовес — мое собственное материнство.
Что тебе дало это прощение, кроме восстановления связи?
Оно сняло с меня груз, который я даже не осознавала. Я перестала быть вечной жертвой из детской истории. Исчез этот гнев, который на самом деле все эти годы меня истощал.
Я стала спокойнее, и это видит даже моя дочь. А еще я поняла одну простую вещь: прощая своих родителей, мы даем себе право быть неидеальными родителями для своих детей.
Мы разрешаем себе ошибаться, не превращая каждую ошибку в катастрофу. Это самое главное, чему меня научило материнство.
Автор: Елена Гутыро
